Перебеги меня. Современная проза - Александр Цыганов
Дети уже повзрослели, работали по разным городам, у них появлялись свои дети – дедовы внуки – мы. Вот нас-то частенько и "отправляли" сюда, в Жигули, под бдительный бабушкин присмотр.
Первый раз я побывал здесь в возрасте шести лет.
***
– Ну и дурак же ты, Юрка! – дед стукнул кулаком по столу, и мой отец, Юрий Александрович, низко опустил голову… – Чего это надумали? Разводиться… Да у вас вот дитё растет… Сашка то бишь!
– Но бать… – отец поднял голову – Там-то не так, как тут, там у нас по-другому всё…
Дед повернулся к тихо сидящим на лежанке моей матери и бабушке:
– Маш, выйди-ка на огород, наберите огурцов…
Бабушка, торопливо кивнув, схватила мою мать за руку и быстро вывела её во двор.
Дед сам прикрыл за ними дверь, закрывать не стал, вернулся к столу, но не сел, а стал маятником ходить вдоль него, кряхтя и краснея массивной шеей:
– Чем тебя Лилька не устраивает? Другой что ль у ней? Готовит плохо? Чем не хороша? Красивая… С образованием, которое ты еще неизвестно получишь ли… – он остановился, подумав, – Умная. А ты у меня… Эхх…
Отец, не отрываясь, смотрел на деда и молчал.
– Ну? – дед снова начал ходить, а отец как сова взглядом следовал за ним. – Что там у вас?
Мне периодически становился виден затылок деда и сидящий перед ним отец, так как я, свесившись, лежал за дедом на печке, слушал, хотя вряд ли понимал хоть четверть сказанного.
По моим меркам, меркам городского ребёнка, живущего в однокомнатной квартире двухэтажной "сталинки" вместе ещё с четырьмя людьми, где на кухоньке зараз помещались только двое, унитаз находился рядом с раковиной, а о ванной можно было только мечтать, дедова кухня казалась огромной. Светлица и две гостевых комнаты были ещё больше – по ним можно было пару раз пробежать и устать. Когда мы приезжали сюда всей семьёй, мать с отцом жили в одной из гостевых, а мы, дети, как и дед с бабушкой Машей, жили на кухне, а спали или все вместе на печке, или мы, детишки – на лежанке.
На втором этаже были ещё две комнаты, но в шесть лет меня туда не пускали – однажды я так "навернулся" с крутой лестницы, что перепугал деда и бабку до смерти.
Одна стена печи "смеживалась" со светлицей, а между комнатами были такие оконца, по которым повсюду протекал тёплый воздух.
Конечно, весь дом был деревянным (кроме нижней его части, сложенной из речного камня), и поэтому дед с бабулей жили на кухне – оба были не требовательны к большим пространствам, к тому же бабушка Маша с войны до ужаса боялась пожара – всегда спала в сорочке: "Вдруг "горим", я же не голая на двор выскочу?" – всё время твердила, даже документы хранила не в хате, а в самом дальнем сарае, завязанными в тряпичный узелок.
По-моему, дед был с ней полностью солидарен.
– Ну, Юрий? – снова спросил дед, остановившись перед отцом и загородив того от меня.
– Бать… – голос отца звучал глухо, но в то же время уверенно, – Ты же знаешь Зинаиду Михайловну…
– Знаю, – дед хмыкнул, – А что ты хотел получить, брав в жёны дочь кадрового чекиста? Я не говорил? Нет, вы, молодёжь, лучше знаете.
Отец вздохнул:
– К тому же жить за шторкой с женой и сыном…
– Бабу, сам, поди нашёл? – перебил его дед. – Так и скажи. А про шторку…давно могли бы квартиру снять. Или комнату. Лиля работает, ты тоже. Не бедствуете, поди.
Отец ничего не ответил, а дед снова начал ходить.
За спиной отца на стене крест-накрест висели дедовы шашки. Рядом, другим крестом висели два самурайских меча, которые дед привез с японской. Я знал, что в правом углу висела икона, за ней, на стене – три фотографии: прадеда и прабабки, которых вживую я никогда не видел, и фото самого деда в кругу сослуживцев. За ними, у самой печи на крюке – дедово ружьё, без которого он не совершал обход и которое ежедневно разбирал и чистил.
– Ладно, Юрка, – дед подошёл к комоду со стеклянной дверцей, открыл его, достал какой-то графин и поставил его на стол, – Вам самим решать, Бог вам судья… Иди, жён кликни, хватит нам огурцов. А я в подпол схожу за солёными да сметаной.
Отец встал и направился к выходу.
– И не дури, – бросил ему вслед последнее напутствие дед.
Отец вышел – я слышал, как скрипнула и хлопнула входная дверь.
Дед обернулся и посмотрел на меня:
– Ну что, Шурка, слезай, слезай, сейчас борщка хлебанём, они поди сопрел уже. Да и картошечка подошла, – помог мне спуститься с печки, кивком указал на стол, – Садись. Сейчас мамка придёт…, – а сам двинулся в сторону чулана, где была лестница в погреб. Она всегда закрывалась тяжеленной крышкой, но не будь её, я бы и сам туда никогда не полез, так как боялся темноты.
По вечерам дед сам включал в доме свет. В одном из сараев стоял тяжеленный бронзовый генератор, шума которого в доме, тем не менее, почти не было слышно.
На моей памяти, в основном всегда горели только три лампочки: одна во дворе, две в доме – на кухне и в комнате, где спали мать с отцом. Когда они уезжали, то ярких солнышек оставалось два.
В остальных комнатах и даже в стойле у Аннушки тоже были лампочки, но они включались куда реже, хотя работали все – я проверял, блуждая по дому и двору, включая и выключая их.
Много позже, когда вместе со мной стали привозить Володьку – младшего моего брата и двоюродного Олега, на год меня старшего, мне по большому секрету было рассказано, что генератор в сарае сделан из старого мотора настоящего танка.
Из ближайшей, находящейся в десяти километрах деревни, раз в месяц приезжал грузовик, с которого скатывалась бочка с соляркой и два длинных газовых баллона. Иногда дед говорил "не надо", и баллоны затаскивались обратно. Газ в доме использовали редко. Всегда весёлый председатель машины, дядя Миша, потрепав меня, да и других "мелких" по волосам, давал нам по горсти конфет и шёл с дедом в светлицу – заполнять какие-то бумаги, неся в руках плотный брезентовый мешочек и квадратную металлическую коробку.
Обменявшись бумагами (дед тоже отдавал дяде Мише какой-то "заказ"), они прощались. Чаще всего дед и на коробку с мешочком тоже морщился и
